Какие новые способы используют мошенники для обмана людей? Как в кризис выросла их активность
Ричард Oлдерман вот уже три года возглавляет Британское агентство по борьбе с крупным мошенничеством (SFO), занимающееся расследованием дел, размер потенциального мошенничества по которым превышает 1 млн фунтов. К его компетенции также относится защита британских компаний от их иностранных коллег, если те получают конкурентное преимущество за счет взяточничества. Скоро вступает в силу закон, согласно которому любая иностранная компания с бизнесом в Великобритании может быть привлечена в этой стране к суду, если будет доказано, что она получила контракт, обойдя при этом британскую компанию, за счет взятки. Чувствует ли директор правительственного агентства по борьбе с крупным мошенничеством давление со стороны правительства? Ричард Oлдерман, возглавляющий такое ведомство в Великобритании, говорит, что единственное давление, которое он ощущает, — это давление со стороны жертв. Для него нет ничего более трудного, чем сказать людям, что он ничего для них больше сделать не может.
— Когда в Великобритании вступает в силу закон о взяточничестве?
— Закон о взяточничестве вступает в силу через три месяца после того, как будут опубликованы правительственные рекомендации. Мы их ждем, надеюсь, это произойдет скоро. Компании получат разъяснения по процедурам, которые им придется принять по новому закону.
— Почему правительство тянет с публикацией рекомендаций?
— Важно, чтобы правительство предоставило компаниям разъяснения по целому ряду вопросов, по которым бизнес просил помощи, и правительство хочет удостовериться, что рекомендации действительно окажут помощь, которая нужна бизнесу. Конечно, чем скорее рекомендации будут опубликованы, тем лучше, но важно, чтобы от них была польза.
— Как будет поступать SFO, если, скажем, проводится тендер, в котором участвует британская компания и, например, российская. Тендер выигрывает российская компания, потому что она дала кому-то взятку. Будет ли в этом случае SFO принимать какие-то меры?
— Если — после вступления закона о взяточничестве в силу — у меня будут данные, что российская или любая иностранная компания, работающая в Великобритании, получила несправедливое конкурентное преимущество над британской компанией, я буду искать доказательства, что это случилось из-за взятки. Если такие доказательства найдутся, мы начнем расследование. В какой-то момент придется принимать решение, передавать его в суд или нет. Это значит, что компании придется отвечать по уголовным обвинениям в британском суде. В конечном итоге дело попадет в суд присяжных — к 12 присяжным, выбранным в случайном порядке, и судье. Если компания будет признана виновной, судья вынесет приговор.
Для меня этот вопрос имеет большой приоритет. Британские компании просят защитить их в вопросе честной конкуренции, и они хотят, чтобы в таких случаях возбуждались судебные иски, и я прошу компании сообщать мне, когда они теряют контракты из-за взяточничества.
— Давайте посмотрим на другой случай. К примеру, у двух российских компаний есть бизнес в Великобритании. Но эти компании между собой враждуют. Если одна из них пожалуется, что конкурент дает взятки, будете ли заниматься этим делом?
— Хотя технически они в британской юрисдикции, для меня будет стоять вопрос, как распорядиться ресурсами SFO. А мне бы хотелось эти ресурсы направлять в первую очередь туда, где ущемляются интересы британских компаний. Если интересы британских компаний не задеты, мое решение будет, что этим должны заниматься регуляторы стран основной юрисдикции этих компаний.
— В России общепринята практика, что компаниям приходится строить дорогу или детский садик, прежде чем они получают участок земли для строительства фабрики или торгового центра. Будут ли считаться подобные случаи взяточничеством?
— Это трудный вопрос с точки зрения того, что происходит в разных странах. Но ОЭСР в докладе, опубликованном чуть больше года назад, говорит об ущербе, причиняемом обществу небольшими регулярными платежами, которые некоторые считают нормальной практикой ведения бизнеса, тогда как другие, в том числе ОЭСР, говорят, что такие практики оказывают губительное действие на общество. ОЭСР призывает другие страны принять меры, чтобы как-то с этим справиться. Когда Россия подпишет (надеюсь, что подпишет) конвенцию ОЭСР о взяточничестве и станет членом рабочей группы ОЭСР по взяточничеству, будет очень интересно посмотреть, что она будет делать с этими проблемами. Я считаю, что рабочая группа действует очень серьезно, они задают самые разные серьезные вопросы по Великобритании и SFO, чтобы понять, как мы работаем с проблемами коррупции. И то же самое будет с любой страной, в том числе Россией, если она войдет в рабочую группу. Я был бы очень рад, если бы Россия стала членом рабочей группы.
— SFO расследует случаи взяточничества, коррупции и мошенничества. Каких преступлений больше?
— Если говорить о конкретных делах, расследованием которых занимается SFO, то половина из них приходится на коррупцию. Вторая половина — это расследования мошенничества в лондонском Сити как финансовом центре, а также мошенничество в отношении многих тысяч индивидуальных инвесторов. На данный моменткоррупция — большая проблема, которой мы вынуждены заниматься. Коррупционных дел открывается много.
— SFO открывает 30-40 новых дел в год. Сколько из них публичных, сколько закрытых?
— Когда мы начинаем расследование или решаем, нужно оно или нет, все дела закрытые. Но позже дело может стать публичным. Оно обязательно становится публичным, когда мы решаем начать расследование и выдвигаем обвинения в отношении кого-то. Но если мы начинаем расследование и понимаем, что для подтверждения подозрений недостаточно данных, тогда мы прекращаем дело. В этом случае очень низка вероятность того, что о нем станет известно широкой публике. И было бы неправильно, чтобы дело предавалось огласке, если нет достаточных подтверждений.
— Влияет ли экономическая ситуация на активность мошенников? Скажем, в кризис она растет или сокращается? Или никакой связи нет?
— Связь, безусловно, есть. Но иногда проходит несколько лет, прежде чем появляется дело, возникшее на почве кризиса. Говорят, что проходит пять лет или около того, прежде чем дело попадет в суд. Но это то, чего мы ожидаем и к чему готовимся во времена экономической нестабильности — для мошенников в такие времена есть возможности. Поэтому я считаю, что для компаний очень важно быть бдительными в этих обстоятельствах, чтобы они не оказались уязвимыми для мошенничества, которое провоцируется скачками на рынках.
— От кого вы получаете информацию о мошенничестве? Только от его жертв?
— От разных людей. Мы получаем информацию от жертв, которые считают, что их обманули. Они нам звонят, присылают письма и электронные сообщения. Что-то мы узнаем от свидетелей мошенничества. Они приходят к нам и говорят, что в их компании имеет место какое-то мошенничество или коррупция. И приносят нам доказательства. Иногда мы получаем информацию от партнеров — правоохранительных органов других стран либо же от британских коллег. Иногда что-то узнаем от журналистов — мы читаем газеты. И мы получаем информацию от неправительственных организаций. Недостатка в информации нет, но я всегда жду, что ее будет еще больше.
— SFO помогает другим странам расследовать мошенничества. А России помогает?
— Да, помогает.
— Можете привести примеры «русских дел», которые SFO помогало расследовать?
— Я не могу называть имена. Но мы помогали российским коллегам расследовать несколько дел. Мы допрашивали по их просьбе свидетелей, чтобы получить показания, и собирали документы. Для SFO это важный приоритет. Я считаю, что в правоохранительной отрасли очень важно, чтобы мы могли помогать коллегам, когда им нужны показания по делу, и хотелось бы, чтобы и российские власти делали то же самое для нас. Я думаю, как и в остальном в жизни, это могло быть и лучше: мы могли бы помогать российским друзьям больше, и они нам — тоже больше. На данный момент контакты между российскими властями и SFO на хорошем уровне, и мне приятно об этом говорить.
— С какими российскими правоохранительными органами в России вы сотрудничаете? С Генпрокуратурой? Кем-то еще?
— С Генпрокуратурой и ведомствами, которые занимаются расследованием коррупции и масштабного мошенничества. Существует специальная процедура, которая регламентирует, как российские власти (или власти другой страны) могут обращаться к нам за помощью.
— Случалось ли такое, что вы расследовали какое-то дело и знали, что мошенничество имеет место, но доказать этого не могли?
— Да. Мы всегда ставим перед собой вопрос, сумеем ли убедить присяжных. Это очень трудная задача, но так и должно быть, поскольку последствия в уголовных делах могут быть очень серьезными. Если мы считаем, что не сможем убедить присяжных, мы прекратим расследование. Возможно, мы при этом считаем, что подозреваемый никогда не занимался мошенничеством, а возможно, были свидетельства, что мошенничество имело место, но они были недостаточно убедительными. Нам всегда приходится быть очень строгими в этом вопросе, и я считаю, что это правильно. И мы должны быть уверены, что предъявить кому-то обвинения и заставить его отвечать перед судьей и судом присяжных — это правильно.
— Встречалось ли вам креативное или даже гениальное мошенничество, которое бы вас удивило?
— Мы часто сталкиваемся с новыми разновидностями традиционного мошенничества. Мошенники используют современные методы для традиционных схем. Они обычно пытаются обмануть людей, у которых либо нет времени, чтобы задать им правильные вопросы, либо они не делают этого из-за невежества. Мы видим такое, например, в делах, где мошенники рекламируют акции несуществующих или ничего не стоящих компаний. Но сейчас они это делают новыми способами. Они используют интернет и различные способы общения с людьми. Они рассчитывают, что кто-то из них автоматически не удалит электронное сообщение, не положит телефонную трубку. Иногда мы обнаруживаем, что мошенники заводят отношения со своими потенциальными жертвами задолго до того, как они приступают к мошенничеству и отнимают деньги. Это то, чем мошенники занимаются традиционно — если не принимать в расчет новые методы, которые появились сейчас.
Мы же стараемся предупреждать людей о рисках. Мы говорим: если вы не знаете, с кем говорите, если не знаете, какое прошлое у этих людей, если не знаете, что это за компания, то потенциально вы можете оказаться жертвой мошенничества. И мы говорим: положите трубку, не надо раздумывать, — положите трубку и удалите электронные сообщения и не имейте никаких дел с этими людьми.
— Встречаются ли Робин Гуды среди мошенников?
— Я очень редко видел, если вообще когда-либо видел Робин Гудов среди мошенников. Я уже много лет занимаюсь расследованиями, но не думаю, что видел когда-либо хоть одного Робин Гуда. Мошенники, которых я вижу, преследуют цели личной наживы. Они хотят денег — не для того, чтобы раздать другим людям: деньги им нужны для себя, ради собственной наживы. Если по решению суда они будут признаны виновными, для меня важно понять, сколько денег мы можем конфисковать, чтобы вернуть жертвам. Большая часть нашей работы — восстановление справедливости по отношению к жертвам.
— SFO берется за дела, если сумма потенциального мошенничества превышает 1 млн фунтов. Не увеличиваются ли суммы мошенничества и не пора ли поднять эту планку?
— Сумма в 1 млн фунтов была установлена много лет назад. Она задает ориентир, не более того. Подавляющее большинство дел, расследованием которых мы занимаемся, значительно превосходит эту сумму — там речь идет об огромных деньгах. Но в некоторых случаях мы беремся за дело, если, например, другиеправоохранительные органы не смогут с ними справиться, хотя сумма там не такая большая. Но, задумавшись над делами, которыми мы занимаемся, я не могу назвать ни одного, где речь бы шла об 1 млн фунтов, там речь идет о гораздо больших суммах.
— Как SFO получает нужную информацию?
— Наше законодательство предоставляет нам разные возможности для сбора информации. Когда мы узнаем о чем-то, что может оказаться уголовным правонарушением, будь то мошенничество или коррупция, мы проводим проверки, чтобы понять, нужно ли начинать расследование, потому что мы получаем много жалоб. Если мы решаем начать расследование, то после этого требуем предоставить документы. Закон мне дает право требовать от физлиц, банков, организаций и др. в Соединенном Королевстве предоставлять информацию и документы, которые необходимы для расследования. Этим правом мы пользуемся очень часто. У нас также есть возможность обращаться за помощью к иностранным партнерам. Мы смотрим и на информацию, находящуюся в публичном доступе. Мы разговариваем с людьми.
Потом наступает этап, когда мы начинаем проводить обыски, чтобы получить новые доказательства возможного мошенничества или коррупции. Много данных хранится в компьютерных системах, и один из важных вопросов, стоящих перед нами, — это как мы получаем и анализируем все материалы, которые у нас есть в распоряжении. Мы подсчитали, что если распечатать каждую страницу каждого документа, которые у нас хранятся по расследуемым делам, то получилась бы стопка высотой 200 миль. Сравните с высотой полета реактивного лайнера — шесть миль, и вы поймете, сколько у нас хранится документов. У нас есть сложные компьютерные программы, которые дают возможность работать с большим количеством документов, чтобы найти, например, связь между какими-то событиями, определить, где люди находились в конкретный день, с кем они разговаривали, с кем общались. Мы много инвестируем в компьютерные технологии.
— Назовите, пожалуйста, самые громкие дела, которые расследовала SFO.
— SFO существует более 20 лет. В первые годы своей работы SFO расследовала случай, когда человек украл много-много миллионов фунтов у очень бедных людей, этого мошенника звали Питер Клоус, а его компания называлась Barlow Clowes. Он получил тюремный срок. Среди относительно недавних я бы назвал коррупционный кейс. Мы смогли начать судебное преследование, которое завершилось вынесением приговора крупной британской частной компании Mabey & Johnson по обвинениям в коррупции и нарушениях санкций ООН в отношении Ирака. Нам также удалось начать судебное преследование в отношении нескольких директоров этой компании. Недавно был суд, им был вынесен приговор — они были приговорены к тюремному заключению.
Есть и другая сторона, и это особенно важно для кейсов мошенничества и коррупции: это то, как мы компенсируем потери пострадавших от коррупции или других преступлений. Это большая часть нашей работы.
— SFO — правительственное агентство, а кому оно непосредственно подчиняется?
— Я независимый руководитель агентства. Министр в правительстве, который курирует SFO и отвечает за нас, — это генеральный прокурор. Он не может сказать мне, что я должен делать, а чего не должен. Я пойду к нему, чтобы узнать его мнение, если мне нужно его мнение как генпрокурора по поводу того, что является общественным интересом. И приму его к сведению при решении, начинать или не начинать судебное разбирательство. Я ценю эти взаимоотношения очень высоко, и важно, чтобы генпрокурор не говорил мне, что я должен делать, но я очень ценю эти обсуждения.
— Чувствуете ли вы давление со стороны правительства?
— Давление, которое я ощущаю, — это давление со стороны жертв. К нам обращается большое число жертв — они ищут справедливости. И именно это мотивирует меня — я хочу видеть справедливость по отношению к людям, которые понесли большие потери. Ничто не причиняет мне большую боль, чем необходимость сказать жертвам, что больше мы ничего для них сделать не можем. Мне несколько раз приходилось это делать, и должен сказать, что это самое трудное в моей работе. Потому что обычно люди приходят к нам из-за того, что они лишились больших денег и, возможно, больше им не к кому обратиться, чтобы эти деньги вернуть. Когда мне приходится говорить им, что мы больше ничего для них сделать не можем, я знаю, что они никогда не добьются правосудия, и мне это действительно трудно.
— Почему SFO прекратила расследование по делу BAE в 2006 г.?
— В случае с British Aerospace решение принималось моим предшественником несколько лет назад. Он счел, что расследование должно быть прекращено из соображений безопасности страны. Он решил, что могут погибнуть британские граждане на британских улицах, если расследование будет продолжаться. Это решение было оспорено двумя неправительственными организациями, и дело было передано в палату лордов, которая является нашим Верховным судом. Я сидел в палате лордов и слушал аргументы, которые выдвигались по этому делу. И мне — наверное, в первый раз — показалось интересным, как много сделала SFO для детального рассмотрения того, продолжать расследование или нет. В первый раз это оказалось достоянием широкой общественности в таких подробностях, и я подумал, что это делает большую честь SFO. В итоге лорды-судьи решили, что мой предшественник принял единственное решение, которое он мог обоснованно принять. Никому из них это решение не нравилось, моему предшественнику оно тоже не нравилось, но палата лордов решила, что мой предшественник действовал абсолютно правильно в сложившихся обстоятельствах. Это было оправдание и SFO, и моего предшественника, который, как мне было известно, принимал решение с очень большой неохотой, но будучи уверенным в его правильности и честности.
— Если бы поступила просьба найти деньги в британских банках, принадлежащие бывшим правящим режимам Туниса и Египта или деньги Каддафи, SFO оказала бы помощь?
— Да, думаю, что именно так. И я хотел бы даже подчеркнуть нашу роль в возможности помочь новым правительствам этих стран вернуть деньги, полученные преступными способами. Очень важно, чтобы мы работали вместе с коллегами из других правоохранительных органов в Соединенном Королевстве, а также других юрисдикциях.
— Можно ли говорить о том, что SFO помогает ликвидировать лазейки для мошенничества в законодательстве? И если это так, не могли бы вы привести примеры?
— Наша работа сфокусирована на другом. Если нам становится известно о финансовой уязвимости компаний или регионов, где появляется мошенничество, мы можем поговорить с ними об этом. Часть наших функций, как я это вижу, — помогать компаниям и гражданам защититься от преступности, особенно от масштабного мошенничества и коррупции. У нас есть специальные процессуальные процедуры, в соответствии с которыми представители компаний приходят поговорить с нами. И мы также регулярно разговариваем с ними о рисках, которые мы видим в их бизнесе, и мы предоставляем помощь. Судя по отзывам, которые я получаю из компаний по результатам этих дискуссий, они высоко ценят наш вклад. И я этим очень горжусь.
— Случаи мошенничества похожи друг на друга или они индивидуальны? Не могли бы вы описать типичного мошенника?
— Я не уверен, что существует профиль типичного мошенника. Мы видим другое: как эти люди выбирают мишенью невиновных и уязвимых, чтобы получить финансовую выгоду для себя, совершенно не думая о жертвах.
— Что важнее в работе SFO: оперативность, хорошее знание законов или интеллектуальное усилие?
— В SFO люди, сочетающие разные профессиональные качества. Нам нужны навыки юриста, который будет думать, что мы можем представить суду присяжных, что мы должны доказать, насколько сильны доказательства. Нам нужны навыки следователя, который умеет собирать доказательства, проводить допрос свидетелей и выяснить, что именно имело место, умеет найти деньги.
— Скажите, вы любите свою работу?
— Очень люблю. Это самая лучшая из работ, которыми мне доводилось заниматься. Ничто не трогает меня больше, чем письмо или электронное сообщение от жертв мошенничества, которое я получаю, когда дело завершено. Я хорошо помню, как год или полтора назад получил электронное сообщение от пожилой женщины, которая лишилась больших денег. Она нашла время, чтобы написать мне и поблагодарить за все, что сделала SFO, чтобы справедливость восторжествовала для нее и ее семьи. В конце письма были слова, которые я всегда буду помнить. Она написала: теперь мой муж может спокойно спать в своей могиле. Это тронуло меня невероятно, и я чрезвычайно горд тем, что мы смогли сделать для этой женщины.
— Когда в Великобритании вступает в силу закон о взяточничестве?
— Закон о взяточничестве вступает в силу через три месяца после того, как будут опубликованы правительственные рекомендации. Мы их ждем, надеюсь, это произойдет скоро. Компании получат разъяснения по процедурам, которые им придется принять по новому закону.
— Почему правительство тянет с публикацией рекомендаций?
— Важно, чтобы правительство предоставило компаниям разъяснения по целому ряду вопросов, по которым бизнес просил помощи, и правительство хочет удостовериться, что рекомендации действительно окажут помощь, которая нужна бизнесу. Конечно, чем скорее рекомендации будут опубликованы, тем лучше, но важно, чтобы от них была польза.
— Как будет поступать SFO, если, скажем, проводится тендер, в котором участвует британская компания и, например, российская. Тендер выигрывает российская компания, потому что она дала кому-то взятку. Будет ли в этом случае SFO принимать какие-то меры?
— Если — после вступления закона о взяточничестве в силу — у меня будут данные, что российская или любая иностранная компания, работающая в Великобритании, получила несправедливое конкурентное преимущество над британской компанией, я буду искать доказательства, что это случилось из-за взятки. Если такие доказательства найдутся, мы начнем расследование. В какой-то момент придется принимать решение, передавать его в суд или нет. Это значит, что компании придется отвечать по уголовным обвинениям в британском суде. В конечном итоге дело попадет в суд присяжных — к 12 присяжным, выбранным в случайном порядке, и судье. Если компания будет признана виновной, судья вынесет приговор.
Для меня этот вопрос имеет большой приоритет. Британские компании просят защитить их в вопросе честной конкуренции, и они хотят, чтобы в таких случаях возбуждались судебные иски, и я прошу компании сообщать мне, когда они теряют контракты из-за взяточничества.
— Давайте посмотрим на другой случай. К примеру, у двух российских компаний есть бизнес в Великобритании. Но эти компании между собой враждуют. Если одна из них пожалуется, что конкурент дает взятки, будете ли заниматься этим делом?
— Хотя технически они в британской юрисдикции, для меня будет стоять вопрос, как распорядиться ресурсами SFO. А мне бы хотелось эти ресурсы направлять в первую очередь туда, где ущемляются интересы британских компаний. Если интересы британских компаний не задеты, мое решение будет, что этим должны заниматься регуляторы стран основной юрисдикции этих компаний.
— В России общепринята практика, что компаниям приходится строить дорогу или детский садик, прежде чем они получают участок земли для строительства фабрики или торгового центра. Будут ли считаться подобные случаи взяточничеством?
— Это трудный вопрос с точки зрения того, что происходит в разных странах. Но ОЭСР в докладе, опубликованном чуть больше года назад, говорит об ущербе, причиняемом обществу небольшими регулярными платежами, которые некоторые считают нормальной практикой ведения бизнеса, тогда как другие, в том числе ОЭСР, говорят, что такие практики оказывают губительное действие на общество. ОЭСР призывает другие страны принять меры, чтобы как-то с этим справиться. Когда Россия подпишет (надеюсь, что подпишет) конвенцию ОЭСР о взяточничестве и станет членом рабочей группы ОЭСР по взяточничеству, будет очень интересно посмотреть, что она будет делать с этими проблемами. Я считаю, что рабочая группа действует очень серьезно, они задают самые разные серьезные вопросы по Великобритании и SFO, чтобы понять, как мы работаем с проблемами коррупции. И то же самое будет с любой страной, в том числе Россией, если она войдет в рабочую группу. Я был бы очень рад, если бы Россия стала членом рабочей группы.
— SFO расследует случаи взяточничества, коррупции и мошенничества. Каких преступлений больше?
— Если говорить о конкретных делах, расследованием которых занимается SFO, то половина из них приходится на коррупцию. Вторая половина — это расследования мошенничества в лондонском Сити как финансовом центре, а также мошенничество в отношении многих тысяч индивидуальных инвесторов. На данный моменткоррупция — большая проблема, которой мы вынуждены заниматься. Коррупционных дел открывается много.
— SFO открывает 30-40 новых дел в год. Сколько из них публичных, сколько закрытых?
— Когда мы начинаем расследование или решаем, нужно оно или нет, все дела закрытые. Но позже дело может стать публичным. Оно обязательно становится публичным, когда мы решаем начать расследование и выдвигаем обвинения в отношении кого-то. Но если мы начинаем расследование и понимаем, что для подтверждения подозрений недостаточно данных, тогда мы прекращаем дело. В этом случае очень низка вероятность того, что о нем станет известно широкой публике. И было бы неправильно, чтобы дело предавалось огласке, если нет достаточных подтверждений.
— Влияет ли экономическая ситуация на активность мошенников? Скажем, в кризис она растет или сокращается? Или никакой связи нет?
— Связь, безусловно, есть. Но иногда проходит несколько лет, прежде чем появляется дело, возникшее на почве кризиса. Говорят, что проходит пять лет или около того, прежде чем дело попадет в суд. Но это то, чего мы ожидаем и к чему готовимся во времена экономической нестабильности — для мошенников в такие времена есть возможности. Поэтому я считаю, что для компаний очень важно быть бдительными в этих обстоятельствах, чтобы они не оказались уязвимыми для мошенничества, которое провоцируется скачками на рынках.
— От кого вы получаете информацию о мошенничестве? Только от его жертв?
— От разных людей. Мы получаем информацию от жертв, которые считают, что их обманули. Они нам звонят, присылают письма и электронные сообщения. Что-то мы узнаем от свидетелей мошенничества. Они приходят к нам и говорят, что в их компании имеет место какое-то мошенничество или коррупция. И приносят нам доказательства. Иногда мы получаем информацию от партнеров — правоохранительных органов других стран либо же от британских коллег. Иногда что-то узнаем от журналистов — мы читаем газеты. И мы получаем информацию от неправительственных организаций. Недостатка в информации нет, но я всегда жду, что ее будет еще больше.
— SFO помогает другим странам расследовать мошенничества. А России помогает?
— Да, помогает.
— Можете привести примеры «русских дел», которые SFO помогало расследовать?
— Я не могу называть имена. Но мы помогали российским коллегам расследовать несколько дел. Мы допрашивали по их просьбе свидетелей, чтобы получить показания, и собирали документы. Для SFO это важный приоритет. Я считаю, что в правоохранительной отрасли очень важно, чтобы мы могли помогать коллегам, когда им нужны показания по делу, и хотелось бы, чтобы и российские власти делали то же самое для нас. Я думаю, как и в остальном в жизни, это могло быть и лучше: мы могли бы помогать российским друзьям больше, и они нам — тоже больше. На данный момент контакты между российскими властями и SFO на хорошем уровне, и мне приятно об этом говорить.
— С какими российскими правоохранительными органами в России вы сотрудничаете? С Генпрокуратурой? Кем-то еще?
— С Генпрокуратурой и ведомствами, которые занимаются расследованием коррупции и масштабного мошенничества. Существует специальная процедура, которая регламентирует, как российские власти (или власти другой страны) могут обращаться к нам за помощью.
— Случалось ли такое, что вы расследовали какое-то дело и знали, что мошенничество имеет место, но доказать этого не могли?
— Да. Мы всегда ставим перед собой вопрос, сумеем ли убедить присяжных. Это очень трудная задача, но так и должно быть, поскольку последствия в уголовных делах могут быть очень серьезными. Если мы считаем, что не сможем убедить присяжных, мы прекратим расследование. Возможно, мы при этом считаем, что подозреваемый никогда не занимался мошенничеством, а возможно, были свидетельства, что мошенничество имело место, но они были недостаточно убедительными. Нам всегда приходится быть очень строгими в этом вопросе, и я считаю, что это правильно. И мы должны быть уверены, что предъявить кому-то обвинения и заставить его отвечать перед судьей и судом присяжных — это правильно.
— Встречалось ли вам креативное или даже гениальное мошенничество, которое бы вас удивило?
— Мы часто сталкиваемся с новыми разновидностями традиционного мошенничества. Мошенники используют современные методы для традиционных схем. Они обычно пытаются обмануть людей, у которых либо нет времени, чтобы задать им правильные вопросы, либо они не делают этого из-за невежества. Мы видим такое, например, в делах, где мошенники рекламируют акции несуществующих или ничего не стоящих компаний. Но сейчас они это делают новыми способами. Они используют интернет и различные способы общения с людьми. Они рассчитывают, что кто-то из них автоматически не удалит электронное сообщение, не положит телефонную трубку. Иногда мы обнаруживаем, что мошенники заводят отношения со своими потенциальными жертвами задолго до того, как они приступают к мошенничеству и отнимают деньги. Это то, чем мошенники занимаются традиционно — если не принимать в расчет новые методы, которые появились сейчас.
Мы же стараемся предупреждать людей о рисках. Мы говорим: если вы не знаете, с кем говорите, если не знаете, какое прошлое у этих людей, если не знаете, что это за компания, то потенциально вы можете оказаться жертвой мошенничества. И мы говорим: положите трубку, не надо раздумывать, — положите трубку и удалите электронные сообщения и не имейте никаких дел с этими людьми.
— Встречаются ли Робин Гуды среди мошенников?
— Я очень редко видел, если вообще когда-либо видел Робин Гудов среди мошенников. Я уже много лет занимаюсь расследованиями, но не думаю, что видел когда-либо хоть одного Робин Гуда. Мошенники, которых я вижу, преследуют цели личной наживы. Они хотят денег — не для того, чтобы раздать другим людям: деньги им нужны для себя, ради собственной наживы. Если по решению суда они будут признаны виновными, для меня важно понять, сколько денег мы можем конфисковать, чтобы вернуть жертвам. Большая часть нашей работы — восстановление справедливости по отношению к жертвам.
— SFO берется за дела, если сумма потенциального мошенничества превышает 1 млн фунтов. Не увеличиваются ли суммы мошенничества и не пора ли поднять эту планку?
— Сумма в 1 млн фунтов была установлена много лет назад. Она задает ориентир, не более того. Подавляющее большинство дел, расследованием которых мы занимаемся, значительно превосходит эту сумму — там речь идет об огромных деньгах. Но в некоторых случаях мы беремся за дело, если, например, другиеправоохранительные органы не смогут с ними справиться, хотя сумма там не такая большая. Но, задумавшись над делами, которыми мы занимаемся, я не могу назвать ни одного, где речь бы шла об 1 млн фунтов, там речь идет о гораздо больших суммах.
— Как SFO получает нужную информацию?
— Наше законодательство предоставляет нам разные возможности для сбора информации. Когда мы узнаем о чем-то, что может оказаться уголовным правонарушением, будь то мошенничество или коррупция, мы проводим проверки, чтобы понять, нужно ли начинать расследование, потому что мы получаем много жалоб. Если мы решаем начать расследование, то после этого требуем предоставить документы. Закон мне дает право требовать от физлиц, банков, организаций и др. в Соединенном Королевстве предоставлять информацию и документы, которые необходимы для расследования. Этим правом мы пользуемся очень часто. У нас также есть возможность обращаться за помощью к иностранным партнерам. Мы смотрим и на информацию, находящуюся в публичном доступе. Мы разговариваем с людьми.
Потом наступает этап, когда мы начинаем проводить обыски, чтобы получить новые доказательства возможного мошенничества или коррупции. Много данных хранится в компьютерных системах, и один из важных вопросов, стоящих перед нами, — это как мы получаем и анализируем все материалы, которые у нас есть в распоряжении. Мы подсчитали, что если распечатать каждую страницу каждого документа, которые у нас хранятся по расследуемым делам, то получилась бы стопка высотой 200 миль. Сравните с высотой полета реактивного лайнера — шесть миль, и вы поймете, сколько у нас хранится документов. У нас есть сложные компьютерные программы, которые дают возможность работать с большим количеством документов, чтобы найти, например, связь между какими-то событиями, определить, где люди находились в конкретный день, с кем они разговаривали, с кем общались. Мы много инвестируем в компьютерные технологии.
— Назовите, пожалуйста, самые громкие дела, которые расследовала SFO.
— SFO существует более 20 лет. В первые годы своей работы SFO расследовала случай, когда человек украл много-много миллионов фунтов у очень бедных людей, этого мошенника звали Питер Клоус, а его компания называлась Barlow Clowes. Он получил тюремный срок. Среди относительно недавних я бы назвал коррупционный кейс. Мы смогли начать судебное преследование, которое завершилось вынесением приговора крупной британской частной компании Mabey & Johnson по обвинениям в коррупции и нарушениях санкций ООН в отношении Ирака. Нам также удалось начать судебное преследование в отношении нескольких директоров этой компании. Недавно был суд, им был вынесен приговор — они были приговорены к тюремному заключению.
Есть и другая сторона, и это особенно важно для кейсов мошенничества и коррупции: это то, как мы компенсируем потери пострадавших от коррупции или других преступлений. Это большая часть нашей работы.
— SFO — правительственное агентство, а кому оно непосредственно подчиняется?
— Я независимый руководитель агентства. Министр в правительстве, который курирует SFO и отвечает за нас, — это генеральный прокурор. Он не может сказать мне, что я должен делать, а чего не должен. Я пойду к нему, чтобы узнать его мнение, если мне нужно его мнение как генпрокурора по поводу того, что является общественным интересом. И приму его к сведению при решении, начинать или не начинать судебное разбирательство. Я ценю эти взаимоотношения очень высоко, и важно, чтобы генпрокурор не говорил мне, что я должен делать, но я очень ценю эти обсуждения.
— Чувствуете ли вы давление со стороны правительства?
— Давление, которое я ощущаю, — это давление со стороны жертв. К нам обращается большое число жертв — они ищут справедливости. И именно это мотивирует меня — я хочу видеть справедливость по отношению к людям, которые понесли большие потери. Ничто не причиняет мне большую боль, чем необходимость сказать жертвам, что больше мы ничего для них сделать не можем. Мне несколько раз приходилось это делать, и должен сказать, что это самое трудное в моей работе. Потому что обычно люди приходят к нам из-за того, что они лишились больших денег и, возможно, больше им не к кому обратиться, чтобы эти деньги вернуть. Когда мне приходится говорить им, что мы больше ничего для них сделать не можем, я знаю, что они никогда не добьются правосудия, и мне это действительно трудно.
— Почему SFO прекратила расследование по делу BAE в 2006 г.?
— В случае с British Aerospace решение принималось моим предшественником несколько лет назад. Он счел, что расследование должно быть прекращено из соображений безопасности страны. Он решил, что могут погибнуть британские граждане на британских улицах, если расследование будет продолжаться. Это решение было оспорено двумя неправительственными организациями, и дело было передано в палату лордов, которая является нашим Верховным судом. Я сидел в палате лордов и слушал аргументы, которые выдвигались по этому делу. И мне — наверное, в первый раз — показалось интересным, как много сделала SFO для детального рассмотрения того, продолжать расследование или нет. В первый раз это оказалось достоянием широкой общественности в таких подробностях, и я подумал, что это делает большую честь SFO. В итоге лорды-судьи решили, что мой предшественник принял единственное решение, которое он мог обоснованно принять. Никому из них это решение не нравилось, моему предшественнику оно тоже не нравилось, но палата лордов решила, что мой предшественник действовал абсолютно правильно в сложившихся обстоятельствах. Это было оправдание и SFO, и моего предшественника, который, как мне было известно, принимал решение с очень большой неохотой, но будучи уверенным в его правильности и честности.
— Если бы поступила просьба найти деньги в британских банках, принадлежащие бывшим правящим режимам Туниса и Египта или деньги Каддафи, SFO оказала бы помощь?
— Да, думаю, что именно так. И я хотел бы даже подчеркнуть нашу роль в возможности помочь новым правительствам этих стран вернуть деньги, полученные преступными способами. Очень важно, чтобы мы работали вместе с коллегами из других правоохранительных органов в Соединенном Королевстве, а также других юрисдикциях.
— Можно ли говорить о том, что SFO помогает ликвидировать лазейки для мошенничества в законодательстве? И если это так, не могли бы вы привести примеры?
— Наша работа сфокусирована на другом. Если нам становится известно о финансовой уязвимости компаний или регионов, где появляется мошенничество, мы можем поговорить с ними об этом. Часть наших функций, как я это вижу, — помогать компаниям и гражданам защититься от преступности, особенно от масштабного мошенничества и коррупции. У нас есть специальные процессуальные процедуры, в соответствии с которыми представители компаний приходят поговорить с нами. И мы также регулярно разговариваем с ними о рисках, которые мы видим в их бизнесе, и мы предоставляем помощь. Судя по отзывам, которые я получаю из компаний по результатам этих дискуссий, они высоко ценят наш вклад. И я этим очень горжусь.
— Случаи мошенничества похожи друг на друга или они индивидуальны? Не могли бы вы описать типичного мошенника?
— Я не уверен, что существует профиль типичного мошенника. Мы видим другое: как эти люди выбирают мишенью невиновных и уязвимых, чтобы получить финансовую выгоду для себя, совершенно не думая о жертвах.
— Что важнее в работе SFO: оперативность, хорошее знание законов или интеллектуальное усилие?
— В SFO люди, сочетающие разные профессиональные качества. Нам нужны навыки юриста, который будет думать, что мы можем представить суду присяжных, что мы должны доказать, насколько сильны доказательства. Нам нужны навыки следователя, который умеет собирать доказательства, проводить допрос свидетелей и выяснить, что именно имело место, умеет найти деньги.
— Скажите, вы любите свою работу?
— Очень люблю. Это самая лучшая из работ, которыми мне доводилось заниматься. Ничто не трогает меня больше, чем письмо или электронное сообщение от жертв мошенничества, которое я получаю, когда дело завершено. Я хорошо помню, как год или полтора назад получил электронное сообщение от пожилой женщины, которая лишилась больших денег. Она нашла время, чтобы написать мне и поблагодарить за все, что сделала SFO, чтобы справедливость восторжествовала для нее и ее семьи. В конце письма были слова, которые я всегда буду помнить. Она написала: теперь мой муж может спокойно спать в своей могиле. Это тронуло меня невероятно, и я чрезвычайно горд тем, что мы смогли сделать для этой женщины.
Читайте далее: http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/257863
Татьяна Бочкарева
Ведомости
Ведомости
